Логичней всего было бы считать началом приезд осенью 1830 года в большое сельцо Иевлево, что в Бежецком уезде Тверской губернии, отставного армейского поручика Ивана Леонтьевича Прокудина. После скоропостижной смерти своего батюшки, Леонтия Ивановича, он срочно вышел в отставку и вот вернулся хозяйствовать в родовое имение. Встречали молодого барина, видимо, как положено, всем селом встав на колени со старостой во главе. Но настроен новый помещик был не миловать, а карать.

Доподлинно сейчас уже установить вряд ли возможно, но то, что уже через три года имение было взято дворянским собранием под опеку из-за жестокого обращения с крепостными, говорит о многом. А еще через три месяца барин уехал в город на ярмарку и обратно не вернулся. Все это время в имение главным оставалась домоправительница из мещанок по имени Полина. Домоправительницу эту отставной поручик привез с собой из Лифляндии, где стоял его полк, но она не растерялась и в Тверском краю.
В общем, когда, наконец, тело отставного поручика с разбитой головой выловили из речки Велички, а в Иевлево нагрянул с двумя жандармами капитан-исправник, то никаких особенных ценностей в господском доме уже не обнаружилось. А ведь Иевлево считалось селом богатым, недоимок за мужиками не водилось отродясь, да и с собой поручик в отставке кое-что привез. Спешно прискакавший из самой Москвы тут же нашедшийся наследник взял в оборот всю дворню, но тоже ничего не нашел, кроме носильного платья, хороших, правда, мебелей, да пары седельных пистолетов.
В кандалы заковали двоих - ту самую домоправительницу и ее полюбовника, молодого конюха Петрушку. Обычная, то есть, уголовщина. Леди Макбет Бежецкого уезда.

На самом деле - это только преамбула.

Продолжение история получила через восемьдесят лет, поскольку именно в 1910 году крестьянин того же села Иевлево Иван Трифонов Локтионов взял в аренду сразу две ветряные и одну водяную мельницы, практически монополизировав мукомольное дело в волости. Локтионов до этого из всего мужичьего общества ничем особенным не выделялся, так же как все пахал землю, чтобы получить урожай сам-четверт, зимой ездил в извоз аж в самый Питер, правда, в том году вернулся из столицы много раньше обычного. Справный мужик, большая семья, взрослые уже дети Говорили в деревне про Локтионова разное. И что он кого-то в Питере ограбил, и что старший сын его, тоже Иван, вместе с батюшкой промышлявший в столице, нашел на улице бриллиантовую брошь, и что спас он замерзавшего в сугробе пьяного купца, а тот деньгами отдарился. Сам он, выставив родному селу четыре ведра водки, являл собой образец бережливости - ходил в том же самом армяке и шляпе-грешневике, что и год и два назад, сыновей держал в строгости, в церкви жертвовал те же медные деньги, что и всегда.
Все эти события ныне известны лишь благодаря полицейским протоколам, чудом уцелевших в огне российских различных потрясений. Читать их сегодня - настоящее удовольствие, хотя некоторые бумаги составлены по пустяковому по сути делу, которое мы назвали бы попросту семейным конфликтом. Младший сын, посланный отцом на одну из дальних мельниц в качестве арендатора, посчитал себя обделенным, затеял скандал и получил от отца дубиной по хребту.
Дело самое обычное, но в селе новоиспеченного монополиста не очень-то любили и семейное побоище раздули до привлечения полиции и составления протокола для мирового судьи. Вот тут и прозвучало впервые слово "клад". Младший-то сынок у Ивана Трифоныча, как и в сказке, умом не отца пошел. И на невинный вопрос - откуда у батюшки деньги на аренду мельничных хозяйств, так просто и ответил, что доподлинно он, конечно, не знает, но вот в семье тихо-тихо, но говорят, что батя де нашел клад какой-то ценности немыслимой, продал в Питере кольцо с камнем, на эти деньги и мельницы и снял.
Приступили к самому Ивану - давай, Трифоныч, признавайся, ставь селу еще водки, на мирской земле клад нашел. Но Трифоныч пошел в полную несознанку: знать ничего не знаю, ведать не ведаю, деньги своим горбом заработал, копейку берег, вот к старости и завелся в мошне целковый-другой. И стоял на своем насмерть. Ведро водки селу он все-таки выставил, оказал честь мужикам и волостному писарю. А сына сдал в солдаты вне срока, благо малый был неженатый да и в селе уже всем надоел.
Зато старший сын Ивана Трифоновича детей имел, и дальше мы можем вести речь со слов его правнука - шестидесятилетнего Владимира Локтионова, который и раскопал всю эту историю и с которым мы в медном сундучке и нашли недостающую часть клада убитого за жестокость к крепостным отставного армейского поручика.


Но по порядку.

В следующий раз предмет из клада всплыл в 1930 году - серебряной табакеркой с зелеными камнями и французским клеймом Иван Иванович откупился от присланного с Москвы уездного комиссара по продовольствию, с тем, чтобы тот отпустил его с семьей в город. На хозяйстве остался холостой средний сын Ивана Трифоновича, к началу коллективизации благоразумно пропивший все известные ему семейные накопления и ставший самым натуральным бедняком и потому властью не тронутый. Так что, несмотря на все кровавые вихри над Россией, выжила вся семья Локтионовых, даже младший сын и тот стал средним командиром РККА.
Какие-то слухи о кладе все-таки до ГПУ доходили, поскольку году в тридцать третьем какой-то уполномоченный приезжал в Иевлево и вызывал Локтионовых в сельсовет, пытая не оставлял ли их батюшка какого-либо золотишка или там, к примеру, бриллиантов. Но ни золотом, ни даже серебром в голодных деревнях Бежецкого уезда даже и не пахло, поэтому государственные органы быстро от Локтионовых отстали. Еще раз медный сундучок пришлось выкапывать уже после войны, но не для того, чтобы что-то оттуда достать, а наоборот положить. Кто именно привез из Германии золотые часы с цепочкой и четыре золотые монеты разных европейских стран начала 20 века, никто до сих пор не знает, но они вполне смогли возместить ушедшие навсегда из клада ценности. Возможно, что было положено и больше, поскольку в последний раз из клада что-то было взято для того, чтобы построить в Твери кооперативную квартиру самому Владимиру Локтионову.

Итак, у нас на двоих имелся объект для поиска - небольшой медный сундучок или, скорее, шкатулка, объемом никак не больше, чем два кирпича, положенные друг на друга. И имелось место для ее поиска - большая крестьянская усадьба, с середины прошлого века сохранившаяся почти полностью. Общая площадь - почти полтора гектара, занятая четырьмя постройками, огородом действующим, бывшим картофельным полем, тремя старыми деревьями, небольшим прудиком. Где-то в этих пределах и лежал заветный сундучок, а, возможно, и не один он, но то, что золото убиенного помещика Прокудина лежали где-то неподалеку, наследник клада был убежден, и я его мнение разделял.
Сколько раз приходилось мне выслушивать всяческие истории о зарытых сокровищах! Иногда это были душераздирающие рассказы о разбойниках и вырезанных обозах, непременно с золотом в бочках, иногда мелодрамы об отравленных неверных мужьях и спрятанных ими от жены ценностях, иногда целые героические эпопеи с осадой крепостей, утопленных сундуках с полковой казной, иногда просто легенды с вылетающими из полых холмов огнедышащими драконами…
И не всегда эти истории бывали сомнительными или просто фантастическими, однако история семейного клада была, пожалуй, правдивей прочих и как-то убедительней. А самое главное - Владимир Иванович Локтионов видел тот "медный сундучок" своими глазами!
Делу помогла и профессия Владимира Ивановича. Много лет он работал следователем по особо важным делам, потом преподавал в Академии МВД, двери в недоступные кабинеты и различные архивы перед ним легко открывались, полученная информация на хорошем уровне анализировалась, и выводы из нее следовали однозначные.
И действительно: уже разбитый вторым инсультом дед Владимира Иванович показал под большим секретом тайный сундучок внуку, когда тот приехал в тверскую деревеньку сразу после окончания института, затем вручил ему ведра и велел натаскать воды в баню и растопить печь под котлом. Процесс этот занял около часа, затем внук с докладом "все сделано" вернулся к деду. Дед сидел на том же месте, но сундучка уже не было. На следующее утро выпускник юрфака ушел на речку купаться, вернулся вечером - дед лежал на столе, а вокруг него суетились местные бабки, обмывая мертвое тело.
Вот так и случилось, что именно Владимир Иванович Локтионов стал хранителем семейной тайны, поскольку его отец, получив еще три года назад в результате автокатастрофы черепно-мозговую травму, был инвалидом.
Но в то время клад его как-то не очень увлек, что и неудивительно. У него начиналась новая, к тому же регламентированная внутренними уставами и кодексами жизнь, и завещанные ему непонятные сокровища в эту жизнь никак не укладывались и более того - могли ее сломать. Удивительно другое - и дом и усадьба почти со всеми постройками уцелели до выхода Владимира Ивановича на пенсию и остались в его собственности.
В этой истории вообще много всяких счастливых случайностей, но если бы не они, то и продолжения бы она не имела, как и подавляющее большинство подобных захоронок, о судьбе которых мы никогда ничего не узнаем.
Я приехал в Бежецк междугородным автобусом. Владимир Иванович уже ждал меня на автовокзале, сидя в своей темно-зеленой "Ниве". Я бывал в этот городке и раньше и он был мне мил, как бывают дороги мне все малые русские города, сохранившие свой единственный и неповторимый старинный облик. Пошехонье, Устюжна, Судиславль… Жизнь в них непростая, иногда трудная, иногда страшная, но что-то в этих старинных городках все же есть, что-то хранимое, выстраданное.
Ехать нам было недалеко, через час я уже входил в калитку усадьбы Владимира Ивановича, изумленно оглядываясь. И было чему удивляться! Никогда раньше не видел я место столь тщательно подготовленное для поиска с металлоискателем. Вся трава в пределах дощатого забора была скошена столь низко, сколь это вообще возможно, были выкопаны и убраны не только все металлические предметы, но и отдельные ненужные столбы, могущие помешать размаху тарелки. А дом - обычный крестьянский пятистенок, рассчитанный на большую семью, огромная сбитая из глины русская печь, подтопок-столбушка. Мебели было мало - сервант семидесятых годов, железная кровать с сеткой, круглый стол, разнокалиберные стулья, все остальное - будто дореволюционных времен, самодельное, топорное.
Владимир Иванович, некогда сам проводил тысячи обысков, методику знал отлично, и можно было не сомневаться, что дом его был обыскан на совесть, правда ушло у него на это почти две недели. Пусто. Никаких хитрых тайников, сдвигающихся половиц, выдолбленных бревен, двойных стенок обнаружено не было.
Мы сели на лавочку и закурили, пытаясь понять - куда мог пожилой, едва передвигающий ноги человек, у которого к тому же левая рука висела плетью, спрятать шкатулку за тот время, пока юный Владимир Иванович топил баню? Сама изба, сени, огромный и совершенно пустой, если не считать всякого хлама, задний двор были уже обысканы весьма квалифицированно. И если ничего не найдено, то ничего и не было. Знать бы заранее. Как мы ошибались…
Значит, остается двор, подумали мы. С помощью большого мотка белой тесьмы половину двора мы расчертили на квадраты примерно три на три.

Я собрал металлоискатель и включил его….
И что интересно - первый тайник мы нашли уже во втором квадрате. Под старым кострищем в самом углу двора, была когда-то врыта деревянная кадка, сейчас уже полусгнившая, накрытая сверху здоровенной чугунной сковородой. Сразу было заметно, что к укрывательству сокровищ в семействе Локтионовых подходили серьезно. Второй тайник - зарытый кверху дырявым дном ведерный чугунок был обнаружен под плоским камнем рядом с крыльцом. Камень этот служил чем-то вроде наковальни - на нем отбивали косы, прямили гвозди, плющили свинец для грузил.
Еще один тайник был сделан не так давно - под угловым столбом забора был закопан жестяной круглый барабан, в каких некогда хранили коробки с кинопленкой. Но все тайника были абсолютно пусты, хотя размеры всех трех внушали уважение. Как обычно, кроме тайников мы откопали немалую кучу всякого хозяйственного железа - петли и топоры, сломанные косы и консервные банки, гаечный ключ и колесо от тачки. Наши неудачи обескуражили Владимира Ивановича, но обнадежили меня. Если и были у меня до этого сомнения, то теперь они исчезли окончательно - где-то рядом с нами находились сокровища отставного поручика.
На следующее утро я ушел на речку ловить рыбу, а Владимир Иванович все с той же профессиональной основательностью стал готовить избу для приборного поиска. Весь вечер он сам под моим руководством "прозванивал" стены, две толстенные потолочные балки и вообще любые поверхности, где не было ни гвоздей, ни электропроводки. Тут ничего… И тут. И вот здесь.
И все-таки мы нашли этот клад! И именно с помощью металлоискателя. То, что его не обнаружил сам Владимир Иванович я склонен приписать скорее его незнанию бытовых реалий деревенской жизни, чем его малому его опыту.. Я уже говорил, что русская печь была в этом доме глинобитная, а не кирпичная. На Севере России при нехватке и дороговизне кирпича печи делались целиком глинобитными, не требовавшими ни единой железной детали.
Такие печи редко уже где сохранились. Печь, названная "русской", несмотря на слагавшиеся в ее честь оды, сооружение в общем-то малофункциональное. Основное ее предназначение, кроме отопительного, - это печь хлебы и парить корм скотине в здоровенных горшках и чугунах. Поэтому русская печь впечатляет своими размерами и сжирает невероятное количество дров. Во многих областях России русская печь служила еще и баней. А вот местом для сна она может быть только зимой - летом на ней слишком жарко - хлеб печь и корм варить требовалось почти каждый день.
Когда Владимир Иванович готовил избу к поиску с металлоискателем, он снял с устья печи жестяную заслонку и унес ее в сени. Ничего более металлического в печи не осталось. Поэтому отчетливый и громкий, "объемный" цветной сигнал прибора, когда катушка легла как раз на плоскую поверхность верха печи - там где спали - не вызвал у меня ничего кроме удивления. Я вообще посчитал, что сигнал идет либо от забытого ухвата или какой-нибудь кастрюли.
Но Владимир Иванович насторожился. Посветили фонариком в темное пространство печи - пусто. Еще раз провели катушкой - звук есть. Да где же это? Не ковырять же спекшуюся до каменной твердости печную глину, окончательно доломав печь?
Владимир Иванович решительно полез в устье печи. Был он там не более пяти минут, потом вылез, оставив фонарик, и показал мне рукой - давай, дескать, посмотри сам. Я влез в темное пахнущее прогорклой гарью нутро с некоторой опаской. Огляделся. Темные своды, дыра дымохода. Ничего особенного. Но в самой дальнем углу печи какая-то темная щель шириной с две ладони. Не зная устройства русской печи, запросто примешь ее за дополнительный воздуховод для обогрева лежанки. Посветил туда фонариком и заглянул, до хруста костей вывернув шею - и в синеватом свете светодиодов моргнул мне тусклый бок медной шкатулки!
Тайник был устроен на редкость хитроумно и был предусмотрен уже при закладке печи. Увидеть его ни с какой стороны было просто невозможно - только с фонарем и только в непосредственной близи. И еще надо догадаться засунуть туда руку. Между тем вытащить шкатулку оттуда, а затем положить обратно было очень легко.
Дополнительные тайники во дворе служили, наверное, запасными, на случай, например, пожара. Мы долго сидели за столом, молчали, глядя на извлеченную, наконец, на свет Божий шкатулку. Она была заперта на крошечный, медный же замочек, открыть который труда бы не составило никому.
Клянусь, я и сейчас не знаю, что в ней было! Решительно отказавшись от приглашения шкатулку тут же открыть, я дождался Владимира Ивановича во дворе и уже через час ехал домой в автобусе. Но дар от всех трех поколений Локтионовых я принял. Недавно у нас были гости и жена с удовольствием в первый раз надела на запястье тяжелый браслет из восьми золотых восточных монет, искусно соединенных между золотым же плетением.